Валентина поставила перед ней маленькую черную чугунную сковородку с шипящей глазуньей.

– Санечка со сковородки любил, – вздохнула она. – Говорил, так вкуснее.

Рина помнила, когда матери не было дома, и картошку, и яичницу они ели с отцом со сковородки. При маме, конечно, ни-ни! Заработали бы по полной. Но со сковородки было на самом деле вкуснее. Вот почему?

И у яиц вкус был другой. Вернее, так – у яиц был вкус, не то что у магазинных. Даже самых отменных и дорогих, на «натуральных кормах». «Везде у нее Санечка, – подумала Рина, – везде. При каждом слове его вспоминает, при каждом действии».

Через двадцать минут были готовы. Валентина, одетая в темное, – в длинном, до щиколотки, пальто и в черном вдовьем платке на голове, повязанном низко, почти по глаза. На ногах – резиновые сапоги. Из-под пальто – черная суконная прямая юбка.

Валентина осторожно и тревожно разглядывала Рину, потом пошла в свою комнату и вышла, держа в руке черную косынку из плотного шелка:

– Надень, Иришка. Так положено.

Спорить не стала – покорно кивнула и кое-как повязала платок.

Головные уборы она не носила, уверенно считая, что никакие шапки, шляпки и тем более платки ей не идут. В крайнем случае – капюшоны. Да и их накидывала редко, уж совсем в случае непогоды или после укладки.

Да и волосы ее были такими густыми, что заменяли любую шапку.

Вот с чем точно повезло – так это с волосами. Маргошка, вечно мучившаяся со своими «тремя перьями в шесть рядов», по ее же словам, глядя на Рину, вздыхала:

– Эх, подруга! Ну поделилась бы, а? Зачем тебе столько?

– Бери! – смеялась Рина. – Для тебя точно не жалко!

Но платок, как ни странно, ее не испортил – черный всегда был ее цвет, и, убрав буйные кудри, Рина с удивлением отметила, что гладкие волосы ей бы тоже пошли.

Запирая дом, Валентина глянула на Ринины ноги.

– Нет, девочка, – покачала она головой, – так не пойдет. Ботиночки твои не для нашей погоды. Промокнешь тут же. – Валентина повернула ключ в замке, вернулась в сени и вышла, держа резиновые сапоги и шерстяные носки. – Надевай! – приказала она.

Рина посмотрела на свои ботильоны, потом на предложенные сапоги.

– Ничего, не промокну. Это хорошая обувь, не из дешевых. Я в ней много раз в дождь попадала.

Но Валентина решительно и строго перебила ее:

– Надевай! И не спорь! Промокнешь в своей недешевой, я знаю, что говорю. Там, на кладбище, грязь непролазная! Да и наверняка развезло после дождя. А дожди шли неделю.

Рина подчинилась – натянула носки и влезла в сапоги. Шли по деревне, и она с интересом поглядывала по сторонам.

– За Нинкой зайдем, – сказала Валентина и шагнула к зеленой калитке. – Нинка, Нин! – крикнула она, и на пороге появилась полная женщина в стеганой куртке с капюшоном и, надевая на голову черный платок, крикнула:

– Иду, Валя, иду!

Валентина представила Рину:

– Дочка Санечкина. Знакомьтесь.

Нина протянула Рине крупную широкую руку:

– Нина Василенкова я.

– Очень приятно, – кивнула Рина.

На соседке были надеты высокие черные резиновые сапоги. «Видно, Валентина правда знает, что говорит, – подумала Рина. – Им, местным, виднее». Кстати, в носках и сапогах было тепло и уютно. Шагая по разбитой колдобистой дороге, Рина представила, как бы она сейчас мучилась в своих моднейших итальянских сапожках на каблуке. И вправду ноги переломаешь, да и лужи. Кругом сплошные лужи. Осень. Деревня. Дороги – как сто лет назад, как описывали классики.

Деревня была довольно большой – на единственной улице друг напротив друга стояли дома – пятнадцать дворов справа, столько же слева. Они были похожи друг на друга, как близнецы-братья: покрашенные в коричневый крыши, темно-зеленые или коричневые фасады с тремя окнами. Палисадники с почти отцветшими астрами, самыми поздними из цветов. Уже пожухлая и пожелтевшая трава, почти облетевшие деревья, на которых кое-где висели неснятые бурые яблоки.

За околицей лавочки, потемневшие от времени и осенних дождей. Вот только дым из труб шел не из каждого дома – в некоторых и вовсе окна были заколочены крест-накрест.

Валентина перехватила ее взгляд:

– Разъезжается молодежь. Ну и правильно, что здесь делать? Совхоз развалили, работы нет. Санаторий закрыли – нерентабельно, видите ли, далеко от центра и вообще. А раньше пол-Союза сюда приезжало, на нашу водичку. И помогало ведь, а? Старики поумирали, а продать эти домишки невозможно – кому нужна дача за тридевять земель, полсуток из столицы добираться.

– Нет, летом тут у нас красота! – улыбнулась Валентина.

– И летом красота, и зимой, – поправила Нина подругу.

– Только осенью тоска. А где осенью не тоска? – улыбнулась Валентина.

Рина кивнула, но в душе не согласилась. Нет, конечно же, октябрь не самый лучший месяц в году. Уже подступают вполне ощутимые холода, начинаются дожди. Особенно в конце месяца – осень готовит к зиме. Нет, бывают и теплые октябри – Рина их помнила. И все-таки в городе не так тоскливо и уж, конечно же, чище. Темные мокрые заборы, черные деревья. Темный печальный лес и желтое поле. «Нет уж, ваши красоты не для меня! Да и в избе, если честно, не так уж приятно. – Она поежилась, вспомнив утреннюю зябкость и нежелание вылезать из-под одеяла. – И без горячего душа. Ох, скорее бы домой! В теплую, даже жаркую, квартиру да под горячую воду. В Москве в октябре уже топят».

Сапоги вязли в чмокающей грязи и становились все тяжелее.

Когда они подошли к остановке, закапал мелкий, унылый дождь. Женщины выглядывали на дорогу, с тревогой ожидая автобус. Нина успокаивала подругу:

– Не бойся, Вальк! Туда еще никто не опаздывал.

Рина отвернулась – да уж, смешно.

Наконец показался автобусик – кривенький, скособоченный. Женщины встрепенулись и облегченно выдохнули – ну слава богу! Автобусик резко затормозил, остановился, фыркнул темным, вонючим дымом, крякнул и со скрипом открыл двери. Народу там было негусто: несколько бабок в старых прорезиненных, похожих на плащ-палатки плащах, дед в телогрейке и притулившийся к влажному, запотевшему окну парень в грязной спецовке.

Уселись на заднее сиденье и наконец успокоились – успеваем. Рина поморщилась от резкого запаха табака, мокрой одежды и перегара. Автобусик трясся на ухабах, припадал, как калека, нервно подскакивал на кочках и колдобинах, шофер громко матерился и дымил вонючей цыгаркой – весь дым шел в салон.

Рину укачало и замутило. Слава богу, вышли на первой остановке.

– Больница, – объявил шофер и резко затормозил.

Старушки засуетились. Вслед за Валентиной, Ниной и Риной вылезли две старухи и дед в телогрейке. Гуськом, друг за дружкой, по узкой тропке процессия дружно почапала к одинокому бледно-желтому двухэтажному зданию больницы.